Сладкое вино любви - Страница 44

Поразительно, как быстро человек теряет связь с реальностью. То, что он задумал, было в принципе неосуществимо. Земли у нас было не так уж много, да и урожаи не такие, как в южных или западных штатах. Асконсет никогда не помог бы отцу вернуться к прежней нью-йоркской жизни. Мало-помалу это дошло до его сознания. Он работал с рассвета до заката, изнуряя себя непосильным трудом, но так ничего и не добился.

У отца часто случалась депрессия. Порой он совершенно уходил в себя, и тогда Джереми с Карлом выполняли за него работу.

Отец по-прежнему выращивал виноград. Поскольку местных сортов было немного, он выписывал дорогостоящие саженцы из Франции. Французские сорта держались не больше года, потом погибали. Но отец не сдавался. Когда он понял, что выращивание картофеля, кукурузы и моркови не принесет нам богатства, то все силы бросил на виноградник. Он с поразительным упорством держался за эту убыточную идею.

Это как в азартных играх. Когда ты много проиграл, то вынужден продолжать – ведь тебе вот-вот повезет. И остановиться уже не можешь.

Виноградарство превратилось для моего отца в своего рода спорт. Он убедил себя, что главное – правильно подобрать сорт. Это стало манией.

Попытайтесь представить, в каком положении мы тогда находились. Отец, истощенный, сгорбленный старик, все больше молчал и никогда не улыбался. Он просиживал ночи над листком бумаги и пытался вычислить хоть какую-то выгоду от нашей фермы. Его надежды разбивались одна за другой.

А тем временем тучи сгущались. Гитлер шагал по Европе, завоевывая одну страну за другой. Первой стала Австрия, потом Чехословакия и Польша. Он с самого начала твердил, что его цель – мировое господство, но его пока не воспринимали всерьез. Нам он виделся неуклюжим человечком с черной щеткой усов над верхней губой, которому почему-то вздумалось присоединить к Германии соседние страны. В этом не было ничего необычного поначалу – в истории полно таких примеров.

Но потом мы узнали, что он творил в порабощенных странах. Это было ужасно.

Он вторгся в Польшу, потом в Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию, Францию. И наконец, в Россию. Мы просиживали у радиоприемников ночи напролет, слушая сводки новостей.

Но Гитлер свирепствовал в Европе, а мы были здесь. Нас разделял Атлантический океан. Мы чувствовали себя в безопасности. К тому же у нас и так забот хватало. Страна едва-едва стала приходить в себя после Депрессии.

Когда пал Париж и Гитлер стал бомбить Англию, мы поняли, что война идет совсем рядом. Эдвард Р. Мюрроу буквально поселился в наших домах, его голос звучал у нас в ушах: «Говорит Лондон». Мы слышали вой воздушных сирен и взрывы бомб. Вы, нынешнее поколение, привыкли к прямым репортажам с места событий, и вам не понять, что мы тогда чувствовали.

Рузвельт принял решение снабжать, союзников оружием и боеприпасами, но в войну мы вступили только после того, как японцы разбомбили Перл-Харбор.

Ваше поколение помнит, кто, где находился и что делал, когда погибла Диана, принцесса Уэльская. Моя дочь помнит тот день, когда убили президента Кеннеди. А мы, я и мои друзья, навсегда запомнили день нападения на Перл-Харбор.

Это было воскресенье. После обязательного посещения церкви мы пообедали, и я пошла к Карлу. В доме у его родителей было гораздо уютнее, чем у нас. Не забывайте, что мне исполнилось семнадцать и я любила его без памяти.

Джереми и Брид старались не пропускать новости из Англии – у них были друзья в Ирландии. Ленд-лиз они встретили с энтузиазмом.

В тот день мы слушали выступление Рузвельта, сидя в гостиной: родители Карла на стульях, а мы с ним на полу, чтобы быть поближе к радио и друг к другу. По голосу президента мы с Карлом сразу поняли, что что-то стряслось. Глаза наши встретились, и в тот момент мы поняли, что это событие перевернет нашу жизнь.

Оливия попыталась сама догадаться.

– Он ушел в армию? – спросила она.

– В военно-морской флот.

– Но у него же не было американского гражданства.

– Почему же? Он вместе с родителями получил гражданство за несколько лет до войны. Они очень гордились, что стали американцами.

– Он же их единственный сын, и на ферме было полно работы. Неужели его не могли оставить?

Натали усмехнулась:

– Разве я говорила, что его забрали силой? Он сам записался добровольцем. Не смотрите на меня такими глазами, Оливия. Это не делает чести вашему поколению.

– Но… если он любил вас…

– Таких, как мы с Карлом, были тысячи и тысячи. Но как можно думать о любви, когда твоей семье и дому угрожает диктатор, который сажает людей в концентрационные лагеря и сжигает в печах, или страна, уничтожившая за день бомбежки две с половиной тысячи наших военных?

Вам повезло – вы не знали войн. По крайней мере, таких, какие угрожали бы вашей стране. Нас уверяли, что Гитлер не выйдет за пределы Европы, но он начал бомбить Англию. Мы были на очереди. Сторонники изоляции Америки сразу прикусили язык. У нас был теперь общий враг.

Что касается Карла, – продолжала Натали, – то он не колебался ни секунды. Здоровый, сильный, он был полон решимости сражаться за свою страну. И не только он. Мужчины записывались в армию, потому что это считалось долгом чести. Никто не придумывал себе отговорок, чтобы остаться. Один парень из нашего города – я говорю об отце Сэнди Адельсон – был ровесником Карла, но из-за глухоты не прошел медкомиссию. Когда ему отказали, он чувствовал себя несчастным. Бороться за правое дело можно не только в армии, но отец Сэнди до самой смерти жалел, что глухота помешала ему сражаться за свою страну.